Слёзы Царицы - Страница 14

К оглавлению

14

На шестой день умерла Ак-Бибэ. Как страшно мучилась бедная девушка, и как она просила воды, чтобы смочить запёкшийся рот, но воды не было… Ей всё представлялось, что враги делают новый приступ, и она просила убить её, а не отдавать на позор Аланча-хану. Её похоронили в глубоком колодце, который был когда-то вырыт на Кузь-Тау. Джучи-Катэм горько плакал над могилой погубленной Узун-ханом дочери, и это горе придавало ему силы.

– - Не плачь, Джучи-Катэм, -- утешала его Кара-Нингиль, -- Ак-Бибэ счастливее нас… Она больше не мучится. Она не чувствует жажды, позора, болезней, чужой и своей несправедливости.

– - О, да, умереть, скорее умереть! -- шептал Джучи-Катэм, закрывая своё лицо руками. -- И ты, Кара-Нингиль, утешаешь меня?.. Ты -- моё солнце, которое одним даёт жизнь, а других заставляет умирать… Я боюсь только одного: быть несправедливым в последнюю минуту и к себе, и к тебе… Ты -- моя Голодная Степь, с которой я похоронил всё!..

О, как мучилась, как страшно мучилась Кара-Нингиль!.. Стоило ей закрыть глаза, как всё застилалось красным огнём, -- он, этот огонь, пожирал её. Даже ночью не было пощады, и всё небо казалось кровавым, а звёзды смотрели с него страшными огненно-красными глазами. Если лошади так страшно умирали от жажды, то Кара-Нингиль мучилась вдвое, и нравственные муки были тяжелее физических страдании.

– - Нет, я царица… царица… -- шептали запёкшиеся губы Кара-Нингиль, те губы, которыми она целовала Аланча-хана. -- Он не увидит моего позора… он не услышит мольбы о пощаде… я -- царица…

Прошло семь ужасных дней и семь ужасных ночей, и когда над Чолпан-Тау поднималось утреннее солнце, заключённые на вершине Кузь-Тау думали: это восходит наше последнее солнце. Лица у всех посинели, исказились и сделались страшными. Они старались не смотреть друг на друга. У Кара-Нингиль распух даже язык, и она с трудом могла говорить. Джучи-Катэм едва держался на ногах, и чтобы перейти с одного места на другое, он употреблял нечеловеческие усилия. Бодрее всех оставался Байгыр-хан, но он совсем помешался от голода. Смерть шла к ним быстрыми шагами.

Кара-Нингиль ждала наверху стены. О, как трудно было ей подняться сюда, но это было нужно… Она смотрела вниз, на стан Аланча-хана, и видела приготовления к новому приступу. Если бы она могла смеяться над этими храбрецами, но она только знаком руки пригласила на стену Джучи-Катэм. Когда он вполз на вершину, он увидел, что Кара-Нингиль, обняв колени, плачет… Это были последние слёзы Кара-Нингиль… О, сколько ненужного зла кругом, сколько ужасной несправедливости! Только один человек может наслаждаться несчастьями и позором других… Женщина давно умерла в Кара-Нингиль, и плакала сейчас царица, плакала в последний раз. Ей вдруг сделалось жаль этих безумцев с Аланча-ханом во главе, которые с торжеством и радостью готовятся схватить высохшую от жажды добычу, а найдут одного сумасшедшего Байгыр-хана. Вон уже звучит призывная труба… вон пьяный Уучи-Буш кричит им:

– - Я один возьму вас всех… Вы узнаете, кто такой Уучи-Буш!.. Эй, царица Кара-Нингиль, сдавайся на моё милосердие!..

– - Они уже идут… -- шептал Джучи-Катэм, наблюдая поднимавшихся по каменистой круче врагов. -- А я не могу пошевелиться, чтобы сбросить их по одному под гору…

– - Мы будем свободны, прежде чем они войдут сюда, -- отвечала Кара-Нингиль.

Ближе и ближе звучала военная труба… Байгыр-хан тоже был на стене и с удивлением смотрел кругом. Звуки трубы подняли в нём всё старое, когда он был молод и силён, и старик, собрав последние силы, запел:

"О, смерть любит храбрых…"

– - Пора… -- шептала Кара-Нингиль, когда враг уже вступил в развалины.

Она крепко обняла Джучи-Катэм, и они вместе ринулись вниз, где зияла пропасть. Даже враги вскрикнули от ужаса… А Байгыр-хан всё пел и смотрел безумными глазами на ворвавшихся на вершину Кузь-Тау врагов.

С каменной высоты к ногам Аланча-хана скатились два трупа. Лицо Джучи-Катэм было неузнаваемо: так оно разбилось о камни. Когда Аланча-хан подошёл к трупу женщины и заглянул к ней в лицо, он вздрогнул от ужаса: эта была та аячка, которая приходила к нему в Баги-Дигишт.

– - Где же Кара-Нингиль? -- спрашивал Аланча-хан, отступая в ужасе.

– - Это Кара-Нингиль, -- уверял Уучи-Буш. -- Я ли не знаю её… Да, это она.

Аланча-хан велел похоронить Кара-Нингиль и Джучи-Катэм на вершине Кузь-Тау, а Байгыр-хана оставить в его пещере, где он жил раньше.


----------

Много лет пронеслось над Чолпан-Тау, -- десятки и сотни лет. Всё такою же безлюдной остаётся Голодная Степь, от Зелёного Города остались одни развалины. Но так же высоко поднимает свою голову Кузь-Тау, так же торчат на ней развалины старой крепости, и только крутой спуск, где раньше лежали одни голые камни, теперь покрыт, как ковром, яркими цветами. Много их тут, этих цветов: розовые, синие, жёлтые… Больше нигде нет таких цветов, если обойти весь Чолпан-Тау. Народ называет эти цветы на Кузь-Тау "слезами царицы Кара-Нингиль".


Источник: Мамин-Сибиряк Д. Н. Легенды. -- СПб.: Типография И. А. Богельман, 1898. -- С. 65.

14